МЕЖДУ ПРОШЛЫМ И БУДУЩИМ.

(Размышления о времени, людях и о себе.)

Слово к читателям

Вначале было Слово… А потом после человека оставалось также Оно. Так складывались цивилизации, культуры и сохранялась Память людей. Со словом, запечатленным на нетленных материалах (египетских папирусах, шумерские глиняные таблички, новгородско-псковские рукописи на бересте), появились люди, помнящие родство. Со временем родство (память о нем) сохранялось в отчем доме, который был средоточением памяти семьи, рода, племени. О человеке, который в силу разных причин терял этот дом, на Руси говорили: человек без роду и племени. Добавлю от себя – и без отчей ответственности, босяк. Именно они затевали серьезные бунты и революции. Они привыкали к дармовому хлебу и был им неведом закон Истории и заповедь Господня:

«И будете есть хлеб свой в поте лица своего».

Как раз сегодня, когда я начал эти записки, 8 февраля 2006 года по телеканалу Россия

В 21.50, вслед за солженицинским «В круге первом» идет документальный фильм о том, что породило этот круг – «Кто заплатил Ленину? Тайна века». Это давно никакая не тайна, но множество людей, причем влачащих жалкое существование, тоскуют по Ленину. Когда-то тосковали не только они…

Сталин под флагом ленинизма сделал все, чтобы лишить нас не только исторической, но и родо-племенной памяти. Недаром в годы Великой Отечественной войны ведение дневников было строжайше запрещено и приравнивалось к измене Родине. Впрочем что тогда не приравнивалось… А поэтому: где мы, кто мы и откуда? А-уу! Нет ответа…

Не знаю своего рода-племени и я. Но чтобы хоть мои потомки знали, от кого и как произошли, берусь я за эту адову работу. Причем – с чистого листа и с первой мысли.

Впрочем, дневники я вел, точнее начинал вести, несколько раз в жизни, начиная лет с 15-ти. Но они остались в прежней семье, а точнее у того, что от нее осталось – у моей сестры Галины Михайловны Дудник, с которой я порвал связь (об этом ниже и позже) и потому судьба этих дневников не ясна. Думаю, они испарились. Много позже, примерно с 1995 года, я начал вести систематические заметки под заголовком: «Я и моя семья во мне». Набралось несколько книг, не считая двух толстых папок с важнейшими, на мой взгляд, документами современности, к которым у моих потомков доступ будет затруднен, но которые составляют аромат нашего времени.

В этих записках я делаю попытку воспоминаний и осмысливания современности в сочетании с откровениями в рамках допустимого. В длинном предисловии к ним я завещаю: «Прочесть только после моей смерти». То, что они не прочитаны при моей жизни, я уверен. Что их прочитают после меня – нет.

Что с ними делать? Тем более, что я практически вел их только до 1999 года. Наверное, я их оставлю в неприкосновенности, а малую часть использую для освежения памяти, а наиболее интересные куски – включу в эту работу. Достанет ли мне сил для нее?

Думаю – да. А вот времени может не хватить. Будет ли она интересна? В той мере, насколько идущие за мной будут интересоваться пройденной нами дорогой.

Во всяком случае, это не будет аналог известных, почти никем не читанных мемуаров моих современников – маршалов, авиа- и оружейных конструкторов и некоторых дипломатов, потому, как я знаю, как они писались и для чего: с помощью архивов и созданных для них «научных групп», для прославления Партии, Родины и Себя-любимого. Я написал – Родины, - нет, ее они не прославляли, они прославляли государство и его правительство. Лев Гумилев, прежде гонимый и запрещенный, а теперь издаваемый и широко читаемый, пишет: Государству – служат, Родину – любят, за Отечество умирают.

Для меня же свет далекой звезды – известная, ныне забытая, а в школьные годы никем не читаемая, книга-воспоминание А.И.Герцена «Былое и думы». Я читал ее неоднократно, открывая в известных мне местах в дни духовных и физических кризисов. Она много лет была для меня прибежищем мятущегося духа и ослабевшего тела.

Писаться моя ода жизни будет не в хронологическом порядке, а по созреванию отдельных сюжетов. По окончании работы все встанет на свои места.

Итак…

Время, -- начинаю про Ленина рассказ…

Поэма, начинающаяся этими словами, стоила Владимиру Маяковскому жизни. Это надо было додуматься: через 10 лет после смерти Ленина, когда полностью сформировалась диктатура Сталина и «социализм» строили под знаменем Ленина, но под водительством Сталина петь осанку не творцу, а основоположнику. Это был вызов. Я не допускаю, что у такого гиганта, каким был Маяковский, это было политическим недомыслием. Нет, он додумался до этой формы вызова диктатору и бросил его. Этот политический вызов, облаченный в изящную поэтическую форму. Его за это убили. Конечно, не сразу. Но это стоило ему жизни…

Мне же, много лет спустя, это стоило отличной оценки за сочинение на вступительных экзаменах в ВПА им.В.И.Ленина и почти автоматических пятерок на всех других экзаменах и поступления в академию. А все было очень просто.

В последнем классе суворовского училища (1949-1950 учебный год) нам заменили преподавателя русского языка и литературы капитана Василевского («Грибоедова» - кличка по его портретному сходству с классиком). Вести нас взялся сам начальник кафедры майор Морозов. По личному обаянию и интеллекту он намного уступал «Грибоедову». Но его отличало четкое понимание времени и обстоятельств.

И целенаправленная воля.

С первого своего занятия он внушал нам: - Слушайте меня и отличные оценки по сочинению вам обеспечены. И он замучил нас еженедельными сочинениями, научив писать их с составления плана и учета времени и событий, происходящих в нем. К его чести из 24 суворовцев моего классного отделения выпускное сочинение на «5» написали 21 человек. Руководство было в недоумении: что с этим делать. Впрочем эта оторопь была исправлена другими экзаменами.

Литература всегда была моим любимым предметом, но несмотря на вольнолюбивый характер, я, видимо уловив внутренним чутьем, точно выполнял установки «фельдфебеля» от литературы и хорошо их запомнил.

И вот – академия. Конкурс 1 к 10, т.к. это было в год хрущевского сокращения армии на 1,2 млн. человек, и офицеры спасались кто как мог. Молодые бросились в ВУЗы.

Цена одного балла была очень высока. «Полосатые рейсы» - сдача матрасов и спальных принадлежностей происходили на наших глазах каждый день.

И вот сижу я в таких условиях вечером накануне сочинения в классе, где мы его будем писать, и тупо гляжу на противоположную стенку с классной доской, на которой завтра предстанут перед нами вначале занавешанные простыней темы сочинений.

А над классной доской – большой портрет Ильича в кепке с хитрой прищуринкой в глазах и ладонью к кепке – «Верной дорогой идете, товарищи».

И меня вдруг как током ударило. – Ленин! 90-летие! А кто о нем лучше написал, чем Маяковский, признанный, несмотря на убиение чекистами, трибуном революции? Об убиении я тогда еще не знал, а вот, что у революции есть свои иконы – усвоить успел.

В казарме я громогласно объявил абитуриентам нашей роты: - Завтра будет тема:

«Образ Ленина в произведениях Маяковского». – Кто сказал? – Сам додумался.

Мало кто этому поверил и всякий спасался по своему. В то время в моду вошли т.н. «сочинения на свободную тему». И большинство уповало на них, хотя опыт свидетельствовал: это самая сложная тема. Но всяк жив своим умом и его приложением

к практике. Например, пограничник капитан Гена Ивко вызвал свою жену – преподавателя русского языка и литературы. Она должна была ему диктовать сочинение, для чего он вынул стекло из окна у стола, который «забил» для себя. Нужно сказать, она надиктовала ему на троечку. Но у пограничников был свой конкурс и Гена избежал «полосатого рейса». Когда на следующее утро председатель экзаменационной комиссии снял простыню с доски с темами сочинений, все головы офицеров дружно повернулись ко мне: первой значилась тема, названная мной.

Три отрывка из поэмы Маяковского о Ленине и пара цитат самого Ленина мною были твердо заучены. И этого вполне хватило. В остальном я руководствовался правилами Морозова: - объем не более 5 листов; - никаких сложно-сочиненных и сложно-подчиненных предложений, причастных, а тем более деепричастных оборотов; - писать краткими периодами (предложениями и абзацами); - слова, в написании которых не уверен, заменяй на проверенные тобой ранее. Писал ровно 40 минут.

Вечером я шел по лагерю и встретил курсового офицера полковника Шулику (кстати чудесного человека). Проходя мимо, он обронил: - «Молодец» и показал раздвинутые 5 пальцев.

Путь в академию был почти открыт.