Время закрывать рулетку

«Известия», 23 июля 1997 года

1. Рулетка

Действие спектакля «Варвар и еретик», поставленного в Ленкоме Марком Захаровым по роману Ф. М. Достоевского «Игрок», развертывается на фоне непрерывно крутящейся рулетки. Рулетка у М. Захарова — люди в черном, точнее, фигуры, маски в духе Кафки.

Если бы в 1989 году, когда мы с Марком Анатольевичем в качестве народных депутатов входили в Кремль, а затем создавали межрегиональную депутатскую группу, кто-то сказал бы мне, что в 1997 году я буду считать актуальным и современным спектакль, в котором главным действующим лицом будет рулетка — я бы не поверил. Уверен, что и сам М. Захаров вряд ли предвидел такое развитие событий.

Говорят, Достоевский написал «Игрока», так как сам безумно любил рулетку. Любил играть — да. Знал о рулетке все — да. А вот почему написал — тут вопрос непростой. Достоевский был и социалистом, и заключенным, и игроком. Но «Записки из мертвого дома» он написал только тогда, когда начало реформ в России затягивалось и затягивалось. Но дореформенная жизнь — предупреждал Достоевский — это Мертвый Дом. А книгу о социалистах «Бесы» он написал именно тогда, когда российские революционеры, недовольные умеренностью реформ, взяли курс на террор и революцию. Себя они обрекли на подчинение нелюдям, на вырождение в нелюдей. А реформы отдали на откуп чиновникам типа Лембке, ничего в них не понимавшим. Выбор методов террора — путь к гибели — почти кричал в «Бесах» Достоевский. Но пророчество не было услышано.

Поэтому появление книги, в которой описан личный опыт игрока Достоевского, связано не с самим этим опытом, а с тем, что Достоевский увидел ряд серьезных современных проблем России именно в немецком городе Рулетенбурге. Как писал в письме к Н. Н. Страхову Федор Михайлович, он сочиняет так, что «вообще отразится современная минута (по возможности, разумеется, нашей жизни)». И сегодня как Захаров, так и театральная публика, и я сам смотрим на спектакль не как на историю игрока Достоевского, а как нечто актуальное для современной России.

...Вот уже десяток лет крутится рулетка российских реформ. Исчез поучавший нас с экрана банкир Стерлигов со своей овчаркой Алисой. Прокрутились «МММ» и «Властилина». Поиграл в рулетку Хасбулатов...

Что же тут удивительного? — спросит читатель. Революции пожирают своих детей — вспомним французскую или русскую. Но революции — это мясорубки, после мясорубки вернуть никого невозможно. А у нас (как и в шестидесятые годы прошлого века) — реформы. Символ реформ — не мясорубка, а рулетка. В ней не пожирают, а отодвигают. Более того — рулетка может снова кого-то вернуть. Пришел, ушел, снова пришел и снова ушел Гайдар. Чубайса то изгоняют из правительства, то с триумфом возвращают, СССР то разваливают, то пытаются начать складывать. Запад то облизывают, то запугивают. В церковь то ходят, то не ходят. Частные школы то открывают, то закрывают. Убыточные заводы то призывают закрывать, то начинают спасать заказами. Чеченские лидеры то уголовные преступники, то достойные гости Кремля. Севастополь то не отдают, то отдают...

В спектакле этот процесс отражен в блестящем исполнении Чуриковой. Она ставит на «зеро». И выигрывает. Затем ставит — и проигрывает. А когда она от «зеро» наконец отреклась — он вдруг выиграл. Да, в рулетке — даже «нуль» может снова «всплыть».

Рулетка стала символом первого этапа российских реформ прошлого века. Деньги, ставшие «всем». Незнание способов их добывания. А если есть знание, то нет умения. Упование не на свои усилия, а на случай, на везение. Российский фатализм, смиренная готовность и к удаче, и к проигрышу.

Рулетка — это для нетерпеливых, для тех, кто не может ждать нормального хода событий. Кто расчету на гарантированный средний результат противопоставляет свое желание хватануть, сорвать, урвать. Рулетка — расчет не на дело, а на случай.

А с другой стороны, в рулетке есть реформаторские черты — азарт, свобода выбора, право действовать по-своему, риск и жажда риска.

И, наконец, третья сторона — рулетка перераспределяет, рулетка — это передел для имеющегося. В рулетке общая сумма денег в принципе вырасти не может. Поэтому игроки в рулетку — это люди, желающие обобрать других, но не методами «преступления и наказания», а как бы именем случая, везения.

Сейчас, как и тогда, много говорят о первоначальном накоплении и о неизбежной при этом грязи. Надо, мол, сначала собрать деньги для будущих инвестиций. Но все дело в том, что первоначальное накопление — это не просто сбор денег. Это — переход денег в руки тех, кто их вкладывает в экономику, а не тратит на себя или собирает на банковские счета.

Пока мы не осознали, что первоначальное накопление это нечто другое, чем концентрация денег, мы настоящие реформы не начнем. Это пока — рулеточный этап реформ.

2. Игроки

Федор Михайлович Достоевский создал уникальную серию книг об эпохе великих реформ середины прошлого века. Без Достоевского и его героев я бы никогда не понял тех реформ. Поразительно, как мог дать столь глубокий анализ современник событий. «Игрок» — как и написанный одновременно с ним роман «Преступление и наказание» — начало этой серии.

В «Преступлении» Достоевский высветил одно из первых следствий реформ: криминал... Человек знает, что деньги дают власть. Далее он свободен в худшем смысле — освобожден от прежней морали. И, наконец, он видит деньги, добытые нечестным путем, а потому считает вполне нормальным эти деньги таким же путем «перехватить».

А в «Игроке» Достоевский анализирует еще одно из первых следствий реформ — «заграничных русских». Только в 1860 году за границу выехало почти 300 тысяч русских. Чуть ли не 10% господствующего класса. Россия активно обсуждала проблему «возврата». Аксаков сожалел, что они бросили Россию, «богатую делом всякого рода».

Мы, выросшие в мире материалистической идеологии, с детства привыкли, что летчик должен погибнуть, спасая самолет, а пастух сгореть, спасая двух телят. И нас больше беспокоит не утечка мозгов, а утечка долларов. Но в то время Россия еще понимала, что главное — не вывоз денег и не их возврат, а выезд людей. Капиталы — всего лишь следствие. И в романе, и в пьесе упор сделан именно на анализ людей.

Вот семья генерала. Генерал, судя по возрасту, вряд ли побеждал Наполеона. Скорее он «отличился» в бездарной войне с Шамилем и в проигранной войне в Крыму. С таким «запасом» он места в реформах не нашел и уехал из России. Задолжал, бросился поправлять дела рулеткой, все проиграл. И теперь все его надежды — на наследство из России.

Генералы — военные и гражданские — это элита России, основа ее режима, опора власти. «Мне только бы пробраться в генералы», — мечтал еще Скалозуб. Сегодня, когда реформы создали столько беспорядка в России, усиливается идея, что, быть может, возвращение генералов спасет страну. А вот образ Достоевского и Джигарханян в роли генерала убеждают нас в другом. Такие генералы уже ни на что не способны. Точнее, они способны на то, чтобы любое новое полученное наследство (будь то деньги или власть) промотать также, как растранжирили прежнюю власть и прежние деньги.

Далее — бабушка. Вроде бы прекрасный тип русской барыни. На таких держалась русская провинция. Но и эта властная, волевая женщина бессильна перед рулеткой. Она тоже все теряет. И ей остается вернуться на Родину, чтобы страна кормила ее до кончины.

Итак, две ведущие силы России — власть и помещики — «не тянут». Бессильны. Они проиграли задолго до приезда в Рулетенбург. Они всю жизнь были потребителями. Им платил царь, платил управляющий имением, платил староста. А они только тратили. Неудивительно, что, потеряв прежние кормушки, они бросились к рулетке как последнему средству добывать деньги — без труда и усилий.

Но вот еще один участник российских реформ. Учитель Алексей Иванович. В нем уже есть и ум, и понимание дела. Но и он — уже третий год возле рулетки. Почему?

Он тоже оказался не готов к реальному делу. Он имеет то, что нужно предпринимательству: есть и азарт, есть и жажда риска, есть и желание ощутить себя свободным.

Но все это — в зачаточном состоянии. Все это обращено не на дело, а на рулетку. Не на работу, а на игру. Это — варварский этап предприимчивости. Когда человек уже стал еретиком по отношению ко всему прошлому, но не стал еще подлинным верующим в новое. Поэтому название «Варвар и еретик» — прекрасная находка Захарова. Варвары и Еретики нового не создают. Они годны только на разрушение.

Правда, Достоевский не был бы Достоевским, если бы не отметил еще один, сверхважный фактор. Алексей Иванович не ищет дела, так как он в принципе не любит добывать деньги. Ему не нравится западная жизнь как таковая.

Достоевский всего на пятом году реформы приходит к исключительной важности выводу — среди «зарубежных русских» нет человеческих сил, нужных для реальных преобразований. Для игры — людей достаточно. Для дела — нет. Даже если этих «зарубежных» вернуть в Россию с их деньгами — ничего не получится.

Потом Достоевский в своих книгах создает целую галерею инвалидов от реформ, уродов от реформ, паразитов от реформ, тиранов от реформ, плакальщиков от реформ, нищих от реформ. А здесь перед нами первые портреты этой галереи — игроки от реформ. Этот слой социальных индивидов — плата за самую главную черту российских реформ. Они были начаты сверху — при неготовности страны.

В эти же годы в США, как только Линкольн объявил о праве занимать земли — на Запад сразу же хлынули сотни тысяч колонистов. Народ был готов. В 1917 году, на другой день после декрета о земле, даже еще не получив его текста, русские крестьяне начали делить помещичьи земли — Россия тоже была готова к переменам.

А вот великая реформа 1861 года была начата сверху при неготовности к ней всех слоев общества. Более чем знаменательно, что к такому же выводу приходит в эти годы и Николай Чернышевский. В романе «Пролог» герой романа Волгин говорит: «Толкуют: «Освободить крестьян». Где силы на такое дело? Еще нет сил... Что выходит, когда берешься за дело, которое не можешь сделать? Натурально, что — испортишь дело, выйдет мерзость...».

Раз общество не готово — то всевластие бюрократии. Реформы — ее руками и в ее интересах. Отсюда — недоверие даже лучших людей России типа учителя Алексея Ивановича к власти и ее реформам. Достоевский пишет о нем как о человеке, «изверившемся и не желающем искать себе дела в России».

В рулетку не выигрывает ни один из русских. Ну а как другие народы? Ведь Россия, начав реформы, официально решила вновь — как при Петре I — догнать Европу?

Вот англичанин Астлей, наиболее симпатичный из «западников». Англичанин в рулетку не играет.

Вот немцы. Они содержат рулетку, гостиницу при рулетке. Они рулеткой живут. Но живут — не играя в нее.

Вот французы. Весь сарказм Достоевского по адресу буржуазии вылит сполна. Да — мошенники. Да — ростовщики. Но, заметьте, они тоже в рулетку не играют. Они в отличие от немцев ею не живут, а на ней наживаются.

Есть еще один колоритный персонаж — поляк. Во всех произведениях Достоевского отношение к полякам и евреям крайне отрицательное. Я никак не мог понять эту совершенно нерусскую в русском писателе черту. Но потом осознал, в чем дело, вспомнив литовские корни Достоевского. Его отношение к евреям — тема особая. А вот ненависть к полякам — это, собственно, не ненависть. Это жгучая обида литовского народа, который несколько веков назад решил связать свою судьбу с Польшей, пошел «под поляков», сменил ради них свое православие на католичество — а в итоге оказался у разбитого корыта, имея в начале пути одну из великих европейских держав. Поляк с рулеткой тоже ужиться не может.

3. Рулетка — не для России

Даже те русские, кто выигрывает, деньги теряют. То ли на ту же рулетку. То ли на дела, которые к созидательным усилиям никак не отнесешь. Тем более их не отнесешь к затратам, которые обязательно сулят прибыль (т. е. стали капиталом).

Бабушка свой выигрыш «загоняет» в рулетку. Но так и быть — она осколок «старого». Но ведь и «новый» Алексей Иванович тоже «продувает» свой достаточно большой выигрыш. Достоевский беспощаден: и в проигрыше, и в удаче — России не по пути с рулеткой,

Вопрос, стало быть, не в деньгах. Проблема — в людях. При таких людях Россия ничего не достигнет. С таким народом, как «заграничные русские», реформы вести нельзя. Блестящая игра актеров в пьесе убеждает нас — нет никого хотя бы отдаленно пригодного к роли организатора экономической жизни России.

Нужны или не нужны России реформы — этот вопрос в целом не ставится. Поставлен и решен другой, более частный вопрос — рулеточный этап реформ России не подходит. Ни в немецком, ни в французском варианте.

И каким бы частным ни казался этот вывод — он очень важен. И в те времена. И сегодня. Роман и пьеса — приговор примитивному западничеству и попыткам целых слоев русского населения «вписаться» в чуждую им жизнь.

Приговор окончательный. Ни рулеточный этап реформ, ни «заграничные русские» ничего России не принесут. Поэтому этот вид реформ надо преодолеть. От него надо отказаться. Неизвестно, что нас ждет. Неизвестно, что нам надо, Но то, что ясно — уже ясно. Немцев и французов из нас не выйдет.

Время рулетки проходит. Скоро придет рассвет, и рулетку пора закрывать. Мы оказались непригодными для рулетки, для этого варианта реформ.

В «Игроке» символична Полина. В ней — как и в серии последующих женских образов Достоевского — на сцену выходит сама Россия. Достоевский прекрасно уловил понятую еще Пушкиным и воспетую им в Татьяне идею: Россия — это ее женщины. Они и глубже, и умнее, и искреннее, и тверже.

Полина мечется, ищет. Из любовницы француза она пытается превратиться в опору Алексея Ивановича. Но не для него такая опора. И Полина уходит к Астлею, как пушкинская Татьяна к генералу, как тургеневская Елена к Инсарову. Нет пока что в России достойных ее женщин настоящих мужчин. Ни среди проигравших, ни среди выигравших.

Захаров знает, чего не знал Достоевский. И он имел право дополнить «Игрока» чеховским финалом. Ищут, ждут, надеются, верят чеховские женщины. Они нам в итоге оставляют веру. Пусть даже как бы висящую в воздухе. Пусть даже ничем не подкрепленную. Но — это исступленная, искренняя вера женщин России в свое будущее, в свою звезду, в свою судьбу.

Будущее у нас есть. Есть свой путь. Нас рано списывать.

И эта, казалось бы, ничем не обоснованная вера — необходимый элемент в пьесе. Эпоху варварства сменит цивилизация, а эпоху мятущихся еретиков — время глубокой идейной целеустремленности.